НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.
Юнг продолжает говорить о Рамане: «Цель у восточной практики та же, что и у западной мистики: центр тяжести смещается от Я к самости, от человека – к богу, что должно означать исчезновение Я в самости, а человека – в боге. Очевидно, что Шри Рамана либо действительно в значительной степени поглощен самостью, либо по крайней мере всеми силами в течение всей жизни стремится растворить свое Я в самости.
Если рассматривать самость как высшее проявление душевной целостности (т.е. как тотальность сознания и бессознательного), то фактически она предстает в качестве чего-то вроде цели психического развития, и притом помимо любых сознательных суждений и ожиданий».
Обратим внимание: Юнг считает «самость» всего лишь «высшим проявлением душевной целостности», «тотальностью сознания и бессознательного». Такой довольно узкий взгляд на Естество (а Оно далеко не укладывается в рамки подобных определений) характерен для ученого Юнга. Впрочем, взгляд на этот процесс обнаружения «самости» как на цель психического развития, которая при этом осуществляется помимо сознательных суждений и ожиданий, — свидетельство глубины интуиций Юнга.
В «Красной книге» это выражено так: «Вы не можете этому научиться, это может только развиваться в вас. Вы не можете этого желать, это забирает волю из ваших рук и волит само. Волящееся в вас наставляет на путь». Это описание процесса раскрытия Самости совершенно соответствует адвайтическому учению о неделании, о том, что «личность» ничего не решает и не делает (хотя и претендует на это, – ведь, собственно, и «ахамкара» буквально так и переводится с санскрита: «я-делатель»). «Делает» и «решает» внутри нас только «Естество» («Самость»), Истинное Я, а не вот эта вот маленькая иллюзорная эго-надстройка, преисполненная уязвимостей и страхов. (И делает она зачастую совсем не то, что видится нам делаемым.)
О том, что юнговские опыты не были лишены некоторых проблесков истинного видения, свидетельствуют и вот такие слова Филемона: «Не ваше помышление, но ваша сущность — отличимость. Посему не должно вам устремляться к различению, как вы о том помышляете, но к вашей сущности. Есть, по сути, одно лишь устремление, именно устремление к собственной сущности. Если есть у вас таковое устремление, то вовсе нет нужды вам знать о Плероме и ее свойствах, и придете вы к правой цели силою вашей сущности. Ну а когда помышление отдалено от сущности, то и приходится мне наставлять вас в знании, дабы сумели вы удержать в узде ваше помышление».
Тут Юнг вполне сходится с Раманой, в том, что не сознательные усилия (попытки отсеять от себя всё, что не есть «Я») приводят душу к очищению от наслоений, а то, что в адвайте называется «милостью» (то есть – божественной Любовью, которая одна только и «отворяет все двери»)… Филемон продолжает: «Когда же мы остаемся верны своей сущности, именно — отличимости, … мы тогда не низвергаемся в Плерому, то есть в ничто и в растворенность». Верная мысль, вполне адекватная рамановскому само-исследованию, и тут же – снова страх ничто, страх растворенности…
Юнг спрашивает Филемона (который ведь тоже Юнг, ведь, вспомним, дело происходит в фантазиях Юнга), что же останется, собственно, от него в результате этого процесса индивидуации (мы уже задавали выше этот вопрос: «если луковицу «я» распотрошить слой за слоем, то что же остается в ее середине?»). А получает Юнг вот какой ответ: «Ничего, кроме твоей тени. Ты будешь рекой, которая разливается по землям»… Можно, наверное, истолковать это как «ты утратишь свои берега, потеряешь свое русло, станешь вездесущим». Тут у доктора Юнга опять возникает такой важный для него вопрос: «Но где остается моя уникальность?» Филемон отвечает: «Ты украдешь ее у себя». Вряд ли Юнг сам понимал, что тут имеется в виду. Филемон, будучи своего рода внутренней инстанцией-проводником, к Истине, «внутренним гуру» Юнга, говорит вполне на языке гуру: твое истинное Я – это Ты без «тебя». То есть Истинный Ты (который есть сама «Самость») украдешь свою уникальность у ложного «тебя» (у эго). Или, как сказал Рамана Махарши о сути того, что происходит в результате само-исследования: «Я устраняет «я», но остается как Я».
В «объяснительной записке» Юнг высказывает свою (как ученого) основную претензию к наставлениям Раманы так: «Критическая установка по отношению к этому естественному процессу позволяет нам задавать вопросы, которые, в сущности, заранее исключаются формулой «самость=богу»». Перевожу: если мы согласимся, что Самость – это Бог, мы не сможем подходить к ней с научных позиций, ставить под сомнения, препарировать, анализировать, раскладывать на составляющие и проч. Ведь «эта формула выявляет растворение Я в атмане как четкую религиозно-этическую цель, что можно видеть на примере жизни и мышления Шри Раманы. Разумеется, это же относится и к христианской мистике, которая и отличается-то от восточной философии, по сути дела, только другой терминологией. Неизбежным следствием этого выступает неполноценность и устранение физического и психического человека (живой плоти и ахамкары) в пользу пневматического человека. Шри Рамана, к примеру, называет свое тело «этой вот колодой»».
В словах Юнга при этом звучит явное осуждение, он не принимает подобного отношения к материи… А точнее – боится. Так что не удивительно, то, что сказано далее. О том, собственно, чем, по мнению Юнга, сущностно отличается научный взгляд на «самость»: «В противовес этому и с учетом комплексной природы переживания (эмоция + толкование) критическая точка зрения оставляет за Я-сознанием значимость его роли, – вероятно, понимая, что без ахамкары не было бы вообще никого, кто знал бы об этом событии. Без личностного Я Махарши, Я, которое эмпирически дано только вместе с принадлежащей ему «колодой» (=телом), никогда не было бы никакого Шри Раманы. Даже если согласиться с ним в том, что высказывается отнюдь не его Я, а атман, то все равно: это психическая структура сознания, также как и тело, дает возможность сообщать что-либо при помощи слов. Без физического и психического человека – конечно, весьма уязвимого – и самость будет чем-то полностью беспредметным…» Вот чего еще, кроме «только-святости», хотелось Юнгу. Остаться человеком (желательно гармонично развитой, психически сбалансированной личностью), остаться телом и «я-делателем»… Высказываться, быть услышанным, понятым, признанным. Такие простые и знакомые всем чисто человеческие желания. Возможно ли это при «само-реализации»? Чуть позже еще вернемся к этому моменту. А пока отметим, что Юнг снова лишь строит догадки, не понимая до конца, а как это вообще – растворить тело и ум и при этом разговаривать и воспринимать.
Говоря о «самости», аналитик упорно использует термин «самостановление» вместо «растворение». Такова в нем сила «чувства личного делания». «Априорно данный целевой характер самости и жажда добиться этой цели существует, как уже сказано, даже без участия сознания. Не признавать их невозможно, но нельзя обойтись и без сознания «Я». Оно тоже настоятельно заявляет о своих требованиях, и притом частенько громко или тихо противореча необходимости самостановления».
То есть несмотря на понимание, что процесс может завершится совершенно не в силу личных усилий, ученый, похоже, не готов признать, что маленькое личностное «я» не играет, по большому счету, вообще никакой роли и вообще не имеет важности. Например, для Раманы этого «я» не существует изначально, оно просто иллюзия. Равно как и физическое тело. В своих основных текстах (например, это «Сорок стихов о Том, что Есть») он совершенно ясно указывал на это: в состоянии глубокого сна без сновидений нет ни личности, ни тела, ни мира, они кажутся существующими только в состояниях бодрствования и сна со сновидениями, а раз есть состояния (глубокий сон, например), при которых их нет, значит, они непостоянны, преходящи, и, следовательно, они не существуют вообще, потому что то, что реально (есть), должно существовать всегда, непрерывно – в том числе в состоянии глубокого сна без сновидений. Рамана предлагает выяснить, что же это, и быть этим. То есть быть не телом-умом, а Тем, что одно только по-настоящему реально, так как существует во всех состояниях (даже и в глубоком сне, где нет ни тела, ни ума). Это и есть то, что мы называем Естество, «То, что Есть», Реальность, Self (То, что в переводах Юнга на русский названо «самостью», но, по-научному, пишется с маленькой буквы и, похоже, является все же не совсем той Самостью, о которой говорил Рамана).
В некоторый момент Юнг увлекся китайской (а потом и европейской) алхимией. В деятельности алхимиков он видел попытку «вырастить самость», зачав поначалу тело бессмертия («самости»), создав нечто, называемое «зародышем бессмертия», а затем постепенно вырастить этот зародыш, слившись с ним воедино. Все внешние алхимические процессы Юнг видел сводимыми к этому. И, конечно, это верный взгляд, однако тут легко впасть в ошибку, принимая алхимические образы и символы за нечто буквальное (что и делают многие поклонники даосской алхимии и даже ее непосредственные адепты из числа более поздних интерпретаторов). Ведь на самом деле никакой «зародыш бессмертия» в буквальном смысле невозможен. Самость не может быть зачата, не может родиться или возникнуть. Потому что Она всегда есть и никак не связана с динамической игрой гун проявленного мира (мира ци, мира становления, существующего только в состояниях бодрствования и сновидений, но совершенно отсутствующего в состоянии глубокого сна, — именно отсутствующего, потому что пребывая В ЭТОМ состоянии, вы там не можете их обнаружить, вы можете лишь спекулировать о том, что они там якобы были, когда просыпаетесь в состояние бодрствования). Что же такое тогда слово «зародыш» в алхимических текстах? Ответ прост: лишь метафора, поэтический образ, говорящий о необходимости той или иной подготовки ума, самоочищения перед тем, как раскроется То, что и так уже есть.
Сама же Самость (рамановское Естество, Атман, Истинное Я) – это не что-то такое, что требуется зачинать, вынашивать и рождать. Это несотворенная вечная и неизменная истинная природа – как сознания, так и бессознательного – само Осознавание. Естество уже есть – вне зависимости от того, осознаем ли мы Его (точнее себя как Его) или же находимся во тьме неведения относительно того, кто мы есть на самом деле. Во тьме бессознательного, в которое в таком случае, разумеется, включено и юнгианское «сознание», «сознательное Я».
Иллюзорное продвижение сознания к осознанному распознаванию этой Самости (Естьности, Истинного Я, Атмана, Естества) можно, конечно, изобразить как процесс – в том числе и как процесс объединения сознания и бессознательного или процесс принятия и растворения любых двойственных противоположностей (все эти парадоксальные теории были ядром построений Юнга). Но все подобные процессы и путешествия происходят исключительно в поле иллюзорного проявленного мира, который целиком и полностью есть не что иное, как плод воображения, основанный на ошибочном отождествлении Сознания с телом – того отождествления, из которого следует выделение многообразных отдельных от этого тела и друг от друга объектов (противоположных пар).
Итак, теперь нам уже совершенно ясно, что для Юнга понятие «самость» — это, в целом, не то же самое, что Атман (Естество, Истинное Я). В Адвайта-Веданте (и близких к ней учениях, в том числе в указателях Раманы Махарши) под Атманом понимается совершенно внеличностное чистое Сознание, единое с Абсолютом, или Богом и не знающее себя как нечто отдельное. Это чистое Я, которое одно и то же во всех формах (и при этом лишенное любых качеств и содержаний, кроме одного – оно Сознает, или, как это называют в Веданте, оно само-сияюще, сваям-пракашам). Это, можно сказать, не человеческое Я, а божественное Я. Для Юнга же его «самость» — это нечто глубоко индивидуальное, обособленное и отдельное, лишь подчеркивающее истинную (кристаллизованную и очищенную от всех наслоений «коллективного бессознательного») индивидуальность того или иного человеческого существа (отсюда и термин «индивидуация»). Он говорит о «самости» как об архетипе, то есть как о некой структуре, об одном из элементов бессознательного. Пусть даже это и верховный, всеохватный, центральный архетип, объединяющий все прочие, «бог внутри человека», но все же это структура, нечто поддающееся описанию, вычислению, расчленению, анализу. Вот принципиальное различие между Самостью и «самостью».
Соответственно и «индивидуация» — это вовсе не то же самое, что «само-реализация» в ведантических учениях или «просветление» в неоадвайте. Ведь просветление (само-реализация) – это выход за пределы собственной отдельности как некоего человеческого существа с такой-то биографией и прочими вводными, касающимися его тела и индивидуальных особенностей его психики. Да, человек, который осознал свою истинную природу (Естество), действительно в значительной степени очищается от груза бессознательных программ и в этом смысле становится «подлинным собой» даже на уровне своего (иллюзорного) проявления в этом конкретном физическом воплощении, — начинает ясно видеть свое «предназначение», начинает быть в высшей степени эффективным инструментом для проявления воли Бога (или просто Жизни, если кого-то смущает религиозная смысловая составляющая слова «Бог»). Человек перестает мешать тому, как Сознание (Жизнь, Бог) хочет играть в данном конкретном теле и что хочет проявить через этот конкретный инструмент, он перестает мешать и «путаться под ногами» со своими мелкими человеческими идейками о том, кем он должен быть, — но все это «раскрытие предназначения» и прочая мишура, связанная с формой конкретного проявления, есть скорее побочный (хотя и неизбежный, если тело остается жить после само-реализации) продукт, а не цель само-реализации. И уж точно это не достижение какого-то отдельного человеческого существа, который «взращивал» в себе какой-то там физический (или даже метафорический, — все равно не достижение) «зародыш бессмертия».
Словом, коренное отличие юнгианских понятий «индивидуации» и «самости» (с маленькой буквы) от ведантических «само-реализация» и «Естество» (Атман, с большой буквы – как Бог) в том, что для Юнга это были сугубо ментальные выкладки, которые он хотя и проживал на неком собственном опыте (о чем свидетельствует его «Красная книга» и другие тексты), не стали для него чем-то выходящим за пределы игр ума и воображения. Все его опыты были глубоко ментальными и иллюзорными. В то время как в Веданте речь идет о подлинном выходе за пределы ума (за пределы сознательного личностного «я» и бессознательных содержаний) посредством обнаружения своего истинного Я, Сердцевины, которая не отдельна от Единого Безграничного Целого, не связанного какой-либо формой и качествами, вне времени и перемен. И пребывания этим Я (Истинным Собой).
Но Юнг, конечно, интуитивно стремился обнаружить именно это, истинную Самость. Поэтому интеллектуальные мытарства Юнга, подробно и увлекательно описанные в недавно вышедшей книге Олега Давыдова «Шаманские экскурсы. Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», выглядят очень поучительно, показательно и занятно. Они свидетельствуют о том, насколько далеко может пройти человеческий ограниченный интеллект в попытке найти свой источник, в попытке объять необъятное. И как он, неизбежно натыкаясь на свою ограниченность, пытается уже мошенническими софизмами в упор не признать, что есть нечто гораздо большее, чем он. Яркий пример этого «мошенничества ума» (термин Льва Толстого) – та самая «объяснительная» Юнга по поводу Раманы.
Последняя ступенька, по которой ум еще может подняться по этой лестнице, — это осознание, что по своему хотению достичь этого никак нельзя. На этом, собственно, лестница почти кончается. В этот момент надо оказаться в присутствии Мастера (Гуру), полностью признать бессилие своего личностного ограниченного ума, сдаться и получить прямую передачу Знания (Джняны), которая не имеет ничего общего с интеллектуальным знанием.
И мы уже видели, что Юнг признавал, что человек сам по себе мало что может на пути «индивидуации». Вот даже еще его слова по этому поводу: «Объединение противоположностей на более высоком уровне… — дело совершенно не рациональное; столь же мало оно является предметом волеизъявления. Это — процесс психического развития, выражающий себя в символах». Однако того, к чему именно должно привести это «развитие», как и то, что «индивидуация» — это всего лишь этап, Юнг до конца, видимо, не распознал. «Делатель» в Юнге так и не умер, а до последнего пытался присвоить себе лавры обычной естественной работы эволюционирующего проявленного Сознания. (Юнг видел это присвоение. И даже описал его как архетип под названием «мана-личность». Но сам так до конца от этой структуры и не освободился.)
Иными словами, этот алхимический процесс преображения (в исихазме – «обожения») человеческого существа не делает кто-то отдельный (некий «алхимик»), его «делает» сама жизнь, — и даже не делает, ведь это естественный процесс, неизбежно идущий сам по себе, подобно тому, как река течет к океану, а физическое тело смешивается с землей.
И вот вместо сдачи, вместо признания бессилия человеческого интеллекта в его попытках охватить бесконечное, Юнг начинает выдумывать способы все же «протиснуться в рай» вместе с умом: «Осознанная воля не в состоянии достичь такого символического единства, ибо сознание в этом случае играет роль партии. Противной же стороной выступает коллективное бессознательное, которое не понимает никакого языка сознания. Поэтому требуется «магически» действующий символ, обладающий тем первобытным аналогизмом, который и воспринимает бессознательное. Это бессознательное может быть постигнуто и выражено лишь через символ, почему и невозможно обойтись без индивидуации символа. Символ, с одной стороны, есть примитивное выражение бессознательного, а с другой — идея, соответствующая высочайшей интуиции сознания». (Комментарий к «Тайне золотого цветка», 1928 г.)
Тут ученый доктор Юнг, по сути, признается, что наука бессильна и должна уступить место магии. Вместо чистого пути к Богу через отдачу себя Его воле, он выбирает магический путь манипуляций символами, которые принадлежат одновременно и сфере бессознательного, и сфере сознания. Ведь этот путь все же ближе к науке, чем «какая-то там» (в глазах Юнга) безликая мистическая сдача… Вероятнее всего, этот магический вариант (путь манипуляций, путь «мана-личности», «мага») подсказан Юнгу его ошибочным взглядом, будто Самость – это некий результат соединения «сознания» и «бессознательного» в единое целое. Такую «самость», вероятно, и впрямь можно вырастить, как это пытались делать некоторые алхимики. Но это не та Самость. Мы выше уже говорили о том, что истинная Самость не может быть ограничена таким слишком человечным на нее взглядом. Она вне процесса становления, вне процессов вообще. Юнг ошибался, поскольку никогда не прикасался непосредственно к Истине. Не встречал Раману.
В комментарии к китайскому алхимическому трактату «Тайна Золотого цветка» (1928 г.) Юнг говорит о необходимости «отвязывания сознания от объекта». «Адепта учат, как концентрироваться на свете сокровенного округа и при этом освобождаться от всех внешних и внутренних привязанностей. Его жизненная воля направляется на бессодержательную сознательность, которая вместе с тем заключает в себе возможность существования всех содержаний». Это описание вполне передает суть адвайтических практик и указателей. Далее Юнг пишет о таком состоянии души, «которое, может быть, лучше всего обозначить как отрешение сознания от мира и его стягивание в некую внемировую точку. В соответствии с этим сознание пусто и не пусто. Оно больше не наполнено образами вещей, а просто содержит их в себе. Непосредственно обступавшая прежде полнота мира ничего не теряет в своем богатстве и в своей красоте, но уже не владеет сознанием. Магические права вещей исчезли, ибо изначальная вплетенность сознания в мир разрушена». Вполне точное описание нейтрального, ни с чем не смешанного сознания «Я есть», хорошо знакомого адептам адвайты и неоадвайты. Так сознание поначалу «отвязывается» от объектов, а затем отвязывается и от субъекта, от «я-мысли».
В комментарии к «Тибетской книге великого освобождения» Юнг говорит об этом так: «Восточному складу ума совсем нетрудно представить себе сознание без «я». Сознание там считают способным выходить за пределы «я»-состояния; а в «высшем» состоянии сознания «я» и вовсе исчезает. Такое лишенное «я» психическое состояние для нас может быть только бессознательным, — по той простой причине, что у этого состояния нет никакого очевидца. Я не сомневаюсь в существовании психических состояний, выходящих за границы сознания. Однако по мере выхода за пределы сознания они утрачивают и свою сознательность. Я не могу представить себе сознательное состояние психики, которое не соотносилось бы с субъектом, то есть с «я». Это «я» можно ослабить, лишив его, например, ощущения тела, — но до тех пор, пока имеет место хоть какое-нибудь восприятие, должен быть и тот, кто воспринимает его». Это 1939 год.
Мы уже видели, что Юнг остался верен этому взгляду и в 1944 году, когда писал свою «объяснительную». И, в принципе, после этих слов можно даже и не продолжать рассматривать теории Юнга на предмет того, обнаруживался ли в них подлинный выход к Истине. Ведь слова эти ясно свидетельствуют о профанном, спекулятивном характере выкладок Юнга. Он признается, что никогда не был в состоянии самадхи, никогда не проходил через полное растворение личностного «я» в Абсолюте и, очевидно, даже не анализировал состояние глубокого сна без сновидений, в котором нет ни личностного «я», ни тела, ни мира, но при этом сохраняется чистое («отвязанное», как он выражался, — и от объектов, и от «я») Сознание.
Юнг, разумеется, прав: без субъекта не может быть никакого объекта, без воспринимающего не может быть воспринимаемого (как и наоборот). Но ведь Веданта и не утверждает, что эго в буквальном смысле должно умереть. «Смерть ахамкары» — это просто образ. Речь идет лишь о распознавании (в состоянии самадхи) того, что эго просто не существует и никогда не существовало. После этого оно – на правах некой служебной точки восприятия – снова возникает. Но поскольку была распознана его нереальность, оно уже не воспринимается как нечто подлинное и самостоятельное, а видится только как орган Сознания, инструмент (а потому больше не может быть источником страданий, возникающих из внутренних противоречий). Вот что подразумевается под «растворением» мысли «я» (она же эго, ахамкара, делатель). Это совсем не то, как если бы мы опустили руку в какую-то растворяющую плоть кислоту. Пока физическое тело живо, ощущение себя как субъекта в той или иной форме остается.
Об этом говорили очень многие учителя Адвайты. Например, Муджи говорит так: «Когда что-то теряет свою значимость, оно теряет свою силу. Когда оно теряет силу, оно больше не может тебя беспокоить. Оно больше не регистрируется в сознании, становится неважным. Подобно этому, когда говорят «Нужно убить ум, убить эго», это просто такое выражение. Невозможно УБИТЬ эго. Потому что оно на самом деле не существует. Ты видишь его нереальность из пространства своей реальности, и тогда оно теряет свою силу. Которой у него никогда не было. Просто ты теряешь свой страх, и неведение уходит.
Без Естества не может быть тела. Но Естество есть и без тела. Это базовое наблюдение: да, Естество постоянно есть в игре непостоянного, в игре мимолетного. Оно как нить, которая проходит через все бусины в бусах и соединяет их все. Бусы не могут существовать без этой нити».
Впрочем, Юнга даже и не заботило никакое растворение. Точнее, он так его боялся, что даже и не допускал его возможности. Максимум, о чем он говорил как о реальной возможности, это о тех или иных вариантах соединения я-мысли (воспринимающего субъекта) и бессознательного. И «самость» у него при этом играла роль просто одного из содержаний «бессознательного». Таких вариантов соединения он выделял три: сознание усваивает бессознательные содержания, бессознательное поглощает содержания сознания, сознание и бессознательное гармонически взаимодействуют. В своей поздней книге «Aion» (1950) он, например, так разбирал случай взаимодействия «я» и «самости» (или любой другой фигуры из бессознательного):
«Подлинной психической катастрофой следует считать случай, когда «я» ассимилируется самостью. Образ целостности тогда остается в бессознательном, так что он, с одной стороны, разделяет архаическую природу бессознательного, а с другой, попадает в психически релятивизированный пространственно-временной континуум, характерный для бессознательного как такового. Оба эти качества имеют свойство нуминозности, а потому оказывают неограниченное действие на я-сознание».
А вот как выглядит другой вариант: «Акцентуирование я-личности и мира сознания, однако, легко может приобрести такие размеры, что фигуры бессознательного психологизируются и, как следствие, самость становится ассимилированной «я». Хотя такой процесс в точности противоположен только что описанному, результат будет тот же: инфляция. Теперь мир сознания подлежит сносу в угоду реальности бессознательного. В первом случае реальность нужно защищать от архаического, «вечного» и «вездесущего», состояния сна; во втором — сон отвоевывает себе место за счет мира сознания».
А третий вариант – это та самая юнговская индивидуация, обретение целостности (по сути – «покоя личностного комфорта», как мы уже заметили выше). В «Айоне» Юнг говорит, что «единство и целостность стоят на высшей ступени шкалы объективных ценностей, поскольку их символы уже практически неотличимы от Образа Бога». И далее Юнг прямо признается, что не может описать этот опыт: «К несчастью, я не в состоянии передать этот опыт публике. В многочисленных печатных работах я старался на конкретном клиническом материале продемонстрировать природу опыта, о котором идет речь, а также метод его получения».
В «объяснительной записке» все сводится к тому, что «самость» — это просто противоположность «я»: «Любая вещь, чтобы существовать, нуждается в своей противоположности, иначе она испаряется в небытие, Я нуждается в самости, и наоборот. Изменчивые отношения между этими двумя величинами представляют собой сферу опыта, разработанную интроспективным знанием Востока в масштабах, почти недостижимых для западного человека». А в работе «О природе психе» (1930) Юнг пишет: «Бытие без противоположностей совершенно немыслимо». То есть бытие он мыслит исключительно как «бытие чем-то» и просто не допускает, что возможно «бытие ничем» (то есть вне пар противоположностей). Ничто (ни-что конкретное, не-что-то выделенное) для него равняется небытию. Отсюда, конечно же, и страх прикосновения к этому и исчезновения в этом. Естественно, ум (на который полагался Юнг) просто не в силах допустить, что Бытие может быть Целостным и Безграничным и не нуждаться в противоположностях.
И все же кое-какие опыты, близкие к самадхи, Юнгу довелось пережить. В том самом 1944 году на пороге смерти и потом медленно выздоравливая, Юнг периодически погружался в транс: «Тогда, в те несколько недель, я жил в странном ритме. Днем мной обычно овладевала депрессия, я был настолько слабым, что почти не мог пошевелиться. Меня переполняла жалость к себе, и я понимал, что снова вернулся в этот тоскливый серый мир. Я знал, что к вечеру, конечно, засну, но едва ли просплю до полуночи, затем проснусь и буду бодрствовать до часу, но состояние мое будет иным — я бы назвал его своего рода экстазом: мне будет казаться, будто я парю в пространстве, будто я погружен в глубины вселенной, в совершенную пустоту и совершенное блаженство. «Это и есть вечное блаженство», — думал я».
«Я могу описать свой опыт лишь как блаженное ощущение собственного вневременного состояния, когда настоящее, прошлое и будущее сливаются воедино. Все, что происходит во времени, все, что длится, явилось вдруг как нечто целое. Не было больше течения времени, и вообще ничего нельзя было измерить во временных понятиях. Если бы я и сумел описать этот опыт, то лишь как состояние — состояние, которое можно ощутить, но вообразить невозможно. Разве можно вообразить, что я существую одновременно вчера, сегодня и завтра? Тогда обязательно появится что-то еще не начавшееся, что-то происходящее сейчас и что-то уже завершенное. И все это — вместе, все — воедино. Я же ощущал лишь некую сумму времен, радужную оболочку, в которой было сразу и ожидание начала, и удивление от того, что происходит, и удовлетворение или разочарование исходом. Я сам был неотделим от всей этой целостности и все же наблюдал это совершенно объективно».
Это ощущение единства настоящего, прошлого и будущего Юнг позже назовет «следствием свершившейся индивидуации». «Оказавшись перед подобной целостностью, человек становится бессловесным, потому что едва ли в состоянии постичь это», — признает Юнг.
После этих видений жизнь ученого изменилось. Впрочем, его «я» так и не было утрачено, оно осталось. И Юнг понял: это «я» «способно выстоять в потоке жизни, в потоке времени», но — «лишь при условии, что мы не намерены и не пытаемся вмешиваться в ход своей судьбы». То есть – признал необходимость сдачи, отдачи себя божественной воле.
Он стал видеть некоторые из ошибок своих более ранних теоретических построений. Ведь, из этих последних цитат видно, что он действительно пережил некоторые важные откровения. Вот как он, например, формулирует разницу между «я» и «самостью» (которая здесь, по сути, оказывается синонимична «судьбе») в уже упомянутой своей поздней книге «Aion. Исследование феноменологии самости» (1951): «Личность как целостный феномен не совпадает с «я», то есть с сознательной личностью, но образует некую сущность, которую надлежит отличать от «я». /…/ Я предлагаю личность в целом, которая, несмотря на свою данность, не может быть познана до конца, называть самостью. «Я», по определению, подчинено самости и относится к ней как часть к целому. Внутри поля сознания оно, как мы сказали, обладает свободой воли. Под последней я предполагаю… хорошо известный психологический факт «свободного выбора», точнее, субъективное ощущение свободы. Но, точно так же, как наша свободная воля наталкивается на необходимость внешнего мира, она обнаруживает свои пределы и в субъективном внутреннем мире, вне поля сознания, где наталкивается на факты, принадлежащие самости. И, в точности как обстоятельства или внешние события «случаются» с нами, ограничивая нашу свободу, так и самость воздействует на «я» как нечто объективно происходящее и весьма слабо поддающееся изменениям со стороны свободной воли».
P.S.:
1. Ночур Венкатараман: «Такая большая вера в науку, попытки объяснить религию через науку – это ментальная проблема. Потому что для науки мир реален, — ты рожден, живешь и умираешь в мире. Но для нас: Я реален, мир появляется, какое-то время держится и исчезает во Мне… Это как тьма и свет. Они никогда не могут встретиться. У нас есть забавное и дикое ожидание, что однажды наука и религия встретятся. Это невозможно. Наука меняется каждый день, каждый день выдвигает какую-то новую теорию. И невозможные вещи становятся в науке возможными, потому что, как гласят шрути, то, о чем ты мечтаешь сегодня, завтра принесет плоды. А мы говорим, что наука всемогущая… Но она не принесет вам свободы. Никакой нирваны, никакой свободы не случится, вы будете только еще больше связывать себя, погружаясь все глубже в эту майю. Майя означает: она дает вам сны за снами, за снами, за снами, и какой бы сон она ни показала, вы этому верите. Вот что показывает нам наука. Для нее мир реален…»
2. Муджи: «Ты — неизвестное и непознаваемое. Потому что всё известное имеет границы, а ты (истинный ты) — безграничен.
Когда ты безграничен, ты не беспокоишься по поводу границ. И ты не беспокоишься по поводу ограниченности и даже безграничности. Тебя всё это не особенно заботит.
И тем не менее ты вовсе не мёртв. Это состояние, которое даёт жизнь — жизни. Оно даёт любовь — любви. Всё это исходит отсюда.
Но не жди, чтобы кто-то понял тебя. Потому что «понять» можно только будучи в клетке ума. (Если ты хочешь понять это ментально. Но пережить на опыте — это нечто иное.)
Когда ты живёшь так, то не существует таких положений, как сзади или спереди. Ты един с жизнью. Ты находишь её такой, какая она есть.
Но твой интеллект не мёртв, твои эмоции не мертвы. Ты можешь чувствовать очень глубоко. Но при этом ничто не прилипает к тебе. Потому что для того, чтобы что-то прилипло, нужна личность.
Это что-то очень красивое, но обычный ум не способен понять это. Ему нужны знаки, ему нужны цифры, адреса, будущее, прошлое. Ему нужна личность. Но божественный ум не таков. Он свеж. Его не заботит будущее, не заботит прошлое, его не заботит даже настоящее. Мы стараемся понять, что же это такое значит… Но видим только прошлое, будущее и настоящее. Но это непознаваемое состояние не принадлежит ни к прошлому, ни к настоящему, ни к будущему. Оно вне времени. Это просто невозможно понять логическим умом. Но это наисчастливейшее состояние. Это не означает, что ты все время смеешься — «ха-ха!». Но это состояние абсолютного удовлетворения. Удовлетворенность – это тоже счастье. Покой, радость, любовь — всё это одно и то же.
Если бы мы могли испечь весь словарь, сварить все буквы, все слова. Выварить их все до всего лишь одной вещи. Какое слово тогда осталось бы? Может быть, «Я»? К которому относятся все остальные слова… И тогда что? — Тот, кто видит это «Я». У него нет никакой истории».
3. Нисаргадатта Махарадж: «С точки зрения абсолютной истины (сатья) всё концептуальное знание есть неведение (мифья)».
